В благоустроенный покой фамусовского дома Чацкий ворвался как ветер. Но
его бурные чувства, громкий и неудержимый смех, искренняя нежность и
пылкое негодование неуместны здесь. В доме, где все построено на
притворстве и обмане, где дочь прячет свои отношения с Молчал иным от
отца, а отец свои «шалости» с Лизой от дочери, искренность Чацкого
«незваная гостья». В доме, где смиренное безмолвие Молчалина почитается
добродетелью, красноречие Чацкого выглядит дерзким. В доме, где все
расписано по календарю, порывистость Чацкого сулит ему лишь неприятные
неожиданности.
В обществе, «где тот и славится, чья чаще гнулась шея»,
независимость Чацкого делает его «опасным человеком». Раболепие не
уживается с вольностью, а Чацкий «властей не признает», так же как не
признает чинов и богатства «отцов отечества», которые «грабительством
богаты».
И потому в доме Фамусова Чацкий встречен холодно и
неприязненно, потому его «дичатся, как чужого». Но зачем он здесь?
Зачем он терпит холодность Софьи, ее колкости, поучения и сожаления
Фамусова, спесь и остроты Скалозуба? Ведь Чацкий знает, что «к
свободной жизни их вражда непримирима». Он почти предсказывает свою
судьбу в монологе II действия:
Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется — враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам Бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным, —
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!
Чацкий превосходно понимает свою несовместимость с миром
Фамусовых и молчалиных. Его афоризмы резки и тверды: «Служить бы рад,
прислуживаться тошно»; «Дома новы, но предрассудки стары, порадуйтесь,
не истребят ни годы их, ни моды, ни пожары». Эти отточенные реплики
Чацкого как бы очерчивают границу между ним и «веком минувшим», но не
отжившим еще, не умершим.
Что же заставляет Чацкого самого переступить эту границу,
посещать дом, где ему не рады? Любовь к Софье. Чацкий — человек пылких,
но не быстротечных чувств. Уехавши влюбленным, он возвращается с
чувствами, усиленными разлукой. Его признания трепетны и стремительны,
и он пытается отбросить все очевидные возражения. У Чацкого, по его
собственному признанию, «ум с сердцем не в ладу».
И здесь Чацкий прав: ум подсказывает ему необходимость разрыва
с домом Фамусова, а сердце не может отказаться от любви. И потому
Чацкий, уже слыша, как Софья защищает Молчалина, уже видя, как волнует
Софью его падение с лошади, все-таки хочет еще и еще раз убедиться в
обратном тому, что он видит.
Однако не только чувства, которые «надежду придают», но и
благородный ум Чацкого не может смириться с привязанностью Софьи к
Молчалину. Чацкий не может понять, как можно любить ничтожество, и в
надвигающихся перед балом сумерках он расспрашивает Софью и пытается
открыть для себя заново Молчалина. А может быть, Молчалив имеет скрытые
достоинства?
Искренняя, грустная и взволнованная интонация Чацкого в
диалоге с Софьей сталкивается с ее ироническими холодными словами (и в
самой односложности ее ответов видно равнодушие, желание уйти от
разговора).
Но почему же Софья чуть погодя переходит к откровенности,пусть
очень осторожной, но искренней? Ее, вероятно, вынуждает к этому
горестный порыв Чацкого:
И я чего хочу, когда все решено? Мне в петлю лезть, а ей смешно.
Тогда-то Софья и отважилась сказать «истины два слова».
Оказывается, что прежде всего ее отталкивает «особенностей бездна», его
непохожесть на других. Это признание удивляет Чацкого, удивляет
настолько, что он забывает об осторожности:
Я странен, а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож; Молчалин, например...
И стоило прозвучать этому имени в устах Чацкого, как Софья
опять замкнулась, захотела перевести разговор. Чацкий ощущает пропасть
между своими чувствами и понятиями и происходящим на его глазах
сближением Молчалина с Софьей. И поэтому он чувствует себя на грани
катастрофы. Чацкий первый произносит слова о сумасшествии!
Но вас он стоит ли? вот вам один вопрос.
Чтоб равнодушнее мне понести утрату...
Мне дайте убедиться в том: потом
От сумасшествия могу я остеречься;
Пущусь подалее простыть, охолодеть,
Не думать о любви...
Итак, любовь к Софье приводит Чацкого на грань безумия, так как
нельзя сохранить одновременно это чувство и весь строй своих
представлений о жизни. Софья про себя в ответ на это искреннее
признание Чацкого замечает: «Вот нехотя с ума свела!» Однако, желая
образумить Чацкого, она перечисляет такие достоинства Молчалина,
которые заставят Чацкого сказать: «Шалит, она его не любит». И в самом
деле, как Чацкий может в добродетелях числить то, что Молчалин
«безмолвием обезоружит» Фамусова, «от старичков не ступит за порог... с
ними целый день засядет, рад не рад, играет...». И в конце разговора
поэтому любовь Софьи к Молчалину остается для Чацкого «загадкой».
Появление Молчалина заставляет Чацкого раздумывать о том,
«какою ворожбой умел к ней в сердце влезть» этот услужливый человек,
который «всегда на цыпочках и не богат словами». Однако под напором
вопросов Чацкого Молчалин разговорился, разговорился настолько, что
обнаружил свои принципы жизни, среди которых на первом месте
«умеренность и аккуратность», и далее: «ведь надобно ж зависеть от
других».
Грустную иронию Чацкого Молчалин принимает за досаду
неудачника и начинает открывать ему «пути спасения». Чацкого раздражает
этот снисходительный его тон, он становится резким («Слыхал, что
вздорная», «Пустяший человек из самых бестолковых») и противопоставляет
смирению Молчалина, самой удобной в барской Москве форме продвижения к
«почестям и знатности», свою программу независимости, свободы и
искренности: «Зачем же мнения чужие только святы?», «Я глупостей не
чтец», «Когда в делах — я от веселья прячусь, когда дурачиться —
дурачусь».
В этом столкновении с Молчалиным слышится уже предвестие
расхождения Чацкого со всей фамусовской Москвой, ее идолами: Татьяной
Юрьевной, Фомой Фомичом...
Но Чацкий пока озабочен загадками любви, и откровенность Молчалина заставляет его сделать вывод, обратный реальному:
С такими чувствами, с такой душою Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!
Софья раздражена: Чацкий в мимолетной встрече с ней на бале
успел оскорбить Молчалина, сказав даже: «В нем Загорецкий не умрет!..»
Софья пыталась остановить эту ироническую тираду, боясь, как бы слова
Чацкого не были услышаны и разнесены любопытствующими и скучающими
гостями на бале в их доме. Но Чацкого остановить нельзя. Теперь, после
разговора с Молчалиным, он знает, как сильно отличается истинное лицо
Молчалина от героя Софьиных мечтаний. И Чацкий пытается ей об этом
сказать, хотя она не хочет знать истины. Гнев Софьи обращается на
Чацкого:
Ах! Этот человек всегда
Причиной мне ужасного расстройства!
Унизить рад, кольнуть; завистлив, горд и зол!
А в разговоре с господином N она невольно роняет: «Он не в
своем уме». Ей так легче, ей приятнее объяснить язвительность Чацкого
безумием любви, о котором он сам говорил ей. Обмолвившись случайно,
Софья сначала испугалась своего признанья: «Не то, чтобы совсем», —
«помолчавши», говорит она потрясенному скандальной новостью. Но видя,
что «готов он верить», Софья «смотрит на него пристально» и
подтверждает свои как будто случайно вырвавшиеся слова. Ее
предательство — обдуманная месть:
А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить, Угодно ль на себе примерить?
И слух о сумасшествии Чацкого начинает распространяться с
поразительной быстротой. Но радостнее всех принимает эту весть Фамусов:
О чем? О Чацком, что ли?
Чего сомнительно? Я первый, я открыл!
Давно дивлюсь я, как никто его не свяжет!
Но вот уже о сумасшествии Чацкого всем известно. Сообщать
больше некому, удивить этим уже нельзя, да и все убеждены твердо:
«Безумный по всему». Тогда начинается обсуждение того, почему Чацкий «в
его лета с ума спрыгнул». Фамусов указывает на наследственность:
По матери пошел: по Анне Алексевне; Покойница с ума сходила восемь раз.
Хлестова начинает мотив, оказавшийся близким всем:
Чай, пил не по летам... Шампанское стаканами тянул.
Ее поддерживают: Бутылками-с, и пребольшими. Нет-с, бочками сороковыми.
Но очень скоро такая причина показалась слишком невинной. И вслед за смешными пересудами выявляется главная причина:
Ученье — вот чума, ученость — вот причина,
Что нынче, пуще, чем когда,
Безумных развелось людей, и дел, и мнений —
так Фамусов доводит раздражение, которое томило всех, до полной откровенности.
Появление Чацкого приводит всех в трепет. Клеветники сами
испугались своей выдумки. Это особенно нелепо потому, что Чацкий
подавлен всем, что он видел и слышал:
Да, мочи нет, мильон терзаний,
Груди от дружеских тисков,
Ногам от шарканья, ушам от восклицаний,
А пуще голове от всяких пустяков.
(Подходит к Софии.)
Душа здесь у меня каким-то горем сжата, И в многолюдстве я потерян, сам не свой. Нет! Недоволен я Москвой.
Чацкий возмущен духом «пустого, рабского, слепого подражанья»,
и этот монолог — единственная во время бала речь, где говорится о вещах
высоких и значительных. Чацкий занят этими серьезными вещами настолько,
что не замечает, что его объявили сумасшедшим.
В конце III действия Грибоедов ремаркой подчеркивает, как
сценически откровенно стало одиночество Чацкого: «Оглядывается, все в
вальсе кружатся с величайшим усердием. Старики разбрелись к карточным
столам».
Это уже итог. Чацкий еще долго в сенях фамусовского дома будет
прощаться с прошлым, слушать вздор Репетилова, отрезвится позором
Софьи, но путь — «Вон из Москвы!» — указан ему уже здесь.
